Чрезвычайно миролюбивая опера, оставившая почти всех в живых. Нет-нет, Дездемона, как и положено, удушена, ревнители классики не оскорбятся! Зато остальные участники истории не лежат (Отелло, Яго, Эмилия и попавший под горячую руку Родриго) горой трупов в финале оперы на сцене, что, честно сказать, весьма радует.
Постановочная бригада: дирижер-постановщик – Павел Клиничев; режиссер-постановщик – Игорь Ушаков; художник-постановщик – Андрей Кондратьев; Отелло – Кристиан Бенедикт (приглашенный солист); Дездемона – Елена Дементьева; Яго – Валерий Алексеев (приглашенный солист). Продолжительность спектакля – 3 часа, 1 антракт, скомпонованы 1-2 и 3-4 акты.
Спектакль красно-черно-белый. Постановка прогрессивная, не «костюмная», дотошно воспроизводящая реалии критской жизни эпохи Венецианской республики, не авангардная с-ног-на-голову-со-сменой-сексуальной-ор
Попутно, как человек, профессионально работающий с итальянским языком, поищу блох в произношении (опера похвально исполняется на языке оригинала), а дефектов немало. Например, хор поет «Aito» (аито) вместо «Aiuto» (айюто), Яго: «usUrpo» (узУрпо – присвоил) вместо «usurpO» (узурпО). Больше всего в итальянском произношении доставила огорчений исполнительница партии Дездемоны, которая, похоже, итальянский язык учила по русскими прописям. Вместо, скажем, «Emilia, addio!» (Эмилия, прощай!»), спела «Emilia dio» (Эмилия – бог). Ужасна буква «Т» в многократно повторяемом «cantiamo» (что-то вроде кант’ямо» с каким-то насильственным упором на «т», очень резало слух). Много очарования потеряла «Песня об иве», в титульном слове «salice» (саличе) исполнительница проглатывала «i» и звучало что-то непонятное типа «салчэ» с очень прибалтийским упором на букву «л». Хотя, может, этим Елена Дементьева (не теннисистка!) хотела сделать поклон в сторону Отелло – исполнителя из Прибалтики. И, чтоб покончить с итальянским языком, отмечу не вполне корректный перевод в титрах. Я долго смеялась, увидев на экране перевод одной из главнейших христианских молитв: «Santa Maria, piena di grazie» («Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Марие…»), сделанный не иначе как через гугл-транслейтинг: «Святая Мария, искусительница среди дев и жен!..».
Теперь, собственно, про спектакль. Главная его фишка – беременный хор, точнее, вся его женская часть. Чтоб ни у кого не было сомнений, дамы совершают неторопливую проходку в профиль, демонстрируя надутые животы. Наверное, этот прием символизирует, что все человеческие грехи находятся в каждом человеке еще с момента зачатия. Забегая вперед скажу, что дамы так и не разрешились от бремени, а в финале III акта, когда Отелло проклинает невинную Дездемону, забросали несчастную красными платками – наверное, у них случился массовый выкидыш. Впрочем, на поклонах все по-прежнему были с животами.
Надо сказать, что хор в спектакле – отличный! Он не стоит ровными рядами, «докладывая» свой текст, а сочувствует, сопереживает, поет, словно единый организм и похвально вкладывает эмоции в исполнение. Отличный хор отличного театра европейского уровня! В начальной сцене оперы, когда народ следит за прибытием корабля в гавань, в их исполнении было столько страха, волнения, они вокально изобразили и бурю, и спасительную надежду. Мурашки по коже побежали (впрочем, Блошиным мурашкам верить не стоит – я многократно повторяю, что я – существо чрезвычайно впечатлительное!).
Отелло – гость из Прибалтики Кристиан Бенедикт, внушительной комплекции и внушительного таланта. Второй акт (по партитуре, первый – в сценической версии) заканчивается сильным дуэтом о ревности Отелло и Яго. В финале этого дуэта внезапно руки героя оказываются залитыми кровью, кровью измазаны губы – ну прямо «Бал вампиров» (правда, до Ивана Ожогина, главного героя мюзикла, Кристиану Бенедикту все же далеко). Превосходно исполнена ария в финале первой картины III акта «Боже! Преврати мои победы и трофеи в прах…», начатая дрожащим от подтвердившихся подозрений речитативом, – великолепный монолог Настоящего Полковника, демонстрирующий мощь и несгибаемость Самого Благородного Героя. К этому добавьте еще и его своеобразное обаяние и детскую доверчивость, то получится оперная интерпретация одного из самых знаменитых Полковников – из серии про особенности русской рыбалки и охоты.
Но все Блошиные симпатии, по ее врожденной склонности к басам и баритонам, принадлежат Яго (Валерий Алексеев). Да и согласитесь, партия Яго – куда интереснее и неоднозначнее! У него столько разнообразных масок и характеров! И исполнитель Валерий Алексеев (бывший солист Мариинского театра, между прочим!) все эти маски самозабвенно и страстно отыграл. Особенно его монолог во II акте «Я негодяй!». Не забудется его фраза на тишайшем pianissimo: «И что потом?», пристально вглядываясь в зал, после которого следует вокальный взрыв презрения и злобы по отношению ко всему человечеству, он с превосходством бессмертного бросает всем нам: «Смерть! Потому что небо – ложь!».
Из режиссерских моментов был весьма любопытный: в сцене ревности разъяренный Отелло плещет в лицо Яго водой. Яго машинально достает только что похищенный платок Дездемоны, чтоб утереться. В этот момент к нему подходит Отелло, обнимает, и начинает плакаться о своей несчастной мужской доле. Это был, пожалуй, единственный момент, когда Яго выглядел испуганным: ведь увидь сейчас Отелло платок, и вся искусно сплетенная интрига бы разрушилась. Ну а когда уже ему все удалось (в III акте), он цинично (ведь это уже отработанный материал!) натирает этим платком сапоги.
Дездемона – красива, с дредами в прическе (очень революционно!), пела, вероятно, хорошо. Но душу не затронула. Вероятно, постоянно вылезающее несовершенство в итальянском, не позволяло Блохе в полной мере насладиться ее трактовкой роли.
IV акт – очень камерный. Отелло со своей сакральной фразой «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?», в черном длинном балахоне, достаточно безучастно душит жену, предварительно завязав ей глаза. В этом эпизоде есть завуалированная отсылка к их первому любовному дуэту, когда Отелло, многократно пропев «un bacio, un bacio» (Поцелуй! Один поцелуй!), в финале целует Дездемону в шейку. В ту самую шейку, на которой (из весьма неприличного анекдота), «тоненькая жилка бьется» (с). Когда выясняется вся цепь трагических событий, этот Отелло не изображает разгневанного зверя, не мечется в приступе раскаяния (его метания были актом раньше – в III, когда он читал письмо Дожа). Он хозяйственно собирает разбросанные по сцене беременными хористками красные платки, и ложится спать, заботливо положив их к себе под голову, приговаривая: «Un bacio, un bacio»… Наверное, ему всё это приснилось.
Добрая все-таки эта опера – «Отелло»!
Journal information